Артур Львович пытался воспользоваться больничным знакомством с братом Принцессы Абдуллой и как-нибудь наводящими вопросами прояснить для себя ситуацию с претенденткой на роль шахматной королевы. Но Абдулла на сближение не пошёл, может быть, по идеологическим соображениям, а может быть, был слишком сконцентрирован на медсестре Маше. К тому же значительную часть времени оба были прикованы к капельницам. В результате – Абдулла покинул больницу вместе с Машей, а Сосницкий остался, раздираемый сомнениями, метаться по казённой подушке.
Было душно, но Артур Львович форточку из предосторожности не открывал – мало ли что может влететь в палату. Бережёного Б-г бережёт. Неужели Сапсан действительно с инопланетянами общается? Бред какой-то. Может быть, его помощник был просто пьян. Ходят слухи, что попивает. Но сам-то Сапсан – ни-ни. Тогда где он пропадает? И почему до сих пор не выходит на связь? Это просто таки безответственно с его стороны!
В стекло что-то мягко стукнуло. Артур Львович резко повернулся к окну и пожалел об этом. В окно смотрела страшная рогатая морда. Сердце Сосницкого затрепыхалось. «Кажется, мне таки придётся прогуляться до инфаркта. Моё сердце стучится как пневмоотбойник об асфальт. А ведь соседка тётя Шура давно рекомендовала мне пить от сердца хреновый настой. С другой стороны, как можно потреблять без вреда для еврейского организма народные рецепты ненашего народа», – пронеслось в смеркающемся сознании главного арбитра.
Палата-люкс, куда перевели Сосницкого после выписки Абдуллы, была оборудована тревожной кнопкой. На неё, почти теряя сознание, и нажал артритным указательным пальцем Артур Львович. Дверь в палату открылась с душераздирающим скрипом, и в палату вошли два рогатых и мохнатых крупногабаритных козла на задних копытах. Копыта стучали о палатный линолеум как шаги карающего Командора из «Каменного гостя».
– Вы кто? – с оцепенением спросил Сосницкий не своим голосом.
– Угадай, – предложил козел покрупнее.
– Сатиры из древнегреческой мифологии, – предположил Сосницкий.
– Черти, – хором представились козлы. – Пришли эскортировать тебя в ад.
– Ша, пацаны, – остановил их Артур Львович. – Вы ошиблись адресом. Я – еврей, а вы, как я ясно вижу, даже не обрезаны. К тому же, у нас в аду нет чертей, одни демоны.
– Мы на аутсорсинге. Вашим демонам нерентабельно за каждым иудеем спускаться, они работают только по местам компактного проживания.
– Я бы сделал ха-ха в вашу сторону, но я плачу от вашей некомпетэнтности. Сколько, хочу я спросить вас, может правоверный иудей находиться в аду?
Черти переглянулись между собой и невнятно заблеяли.
– Так вот, слушайте сюда, поцы нечёсаные, иудей может находиться в аду не больше двенадцати месяцев. А я в аду успел побывать раньше, чем начал грешить. С трёх до пяти лет я успел пройти все ужасы ада: голод, молчание, погребение, огонь, гонения, холод. Отработал грехи за себя и за следующее поколение авансом.
– Минуточку, – остановил его один из чертей. – Мы должны проверить.
Он покопался где-то у себя в боку и извлёк устройство, похожее на планшет.
– Назови исходные данные, – попросил он.
– Что значит – исходные?
– Как тебя звали при рождении.
– Это – пожалуйста. Абрам Лейбович Срулевич.
Черт поскрёб когтистым пальцем по экрану.
– Нет тебя в инфобазе адских архивов.
– В основном архиве нет. Я проходил адскую практику в белорусском филиале, при фашистской оккупации.
– А, это когда ваш главный по адской кухне – Ашмодей – закрывал ад на реконструкцию и переносил все свои предприятия в Восточную Европу?
– Именно, мои лохматые друзья, именно! Поэтому брысь отсюда, пока я не прищемил вам хвосты! Я имею все права дожить в физическом теле прямо до всеобщего воскресения, которое, согласно расчётам мудрецов, случится довольно скоро. А то воскреснут все иудеи от начала нашего летосчисления, и пока до меня очередь дойдёт, я извиняюсь, но не только что партер вечной жизни, уже и вся галёрка будет занята. И что, опять бороться за место под солнцем?
Черти громко замычали и растворились в воздухе. Артур Львович открыл глаза: над ним склонились дежурный доктор и медсестра с пустым уже шприцем в руке. Окно было приоткрыто, поток ветра бил жалюзи о ребро рамы. За окном забредшая в палисадник больницы корова-полуночница объедала листья пожухлой акации.
Джит был на седьмом небе. Он торжествовал. Он готов был пасть к ногам медсестры Маши. Явилась, явилась карающая богиня, воплощение великой Кали-освободительницы, располосовала лоснящееся от пресыщенности лицо его мучителя острыми когтями, отомстила за все его унижения, за насилие, за неоплаченные услуги; вот бы ещё в эти раны насыпать соли, чтобы не заживали долго, чтобы сочились гноем, чтобы шрамы остались: грубые, безобразные, необратимые. Чтобы у Абдуллы было желание скрыться под никабом, который Принц-отец, правнук неграмотного кочевника, заставил носить его, Джита, потомка великих ариев. По какому праву?! Только потому, что под бедуинскими песками скопилось много зловонной вязкой жидкости под названием нефть? Нефть, которую потребляют всё те же белые дьяволы, до этого разломавшие великую Индию и стравившие между собой разные, но мирно уживавшиеся на едином пространстве конфессии?
Но услышала его молитву великая Богиня-мать, богиня творящая, богиня мстительная, созидающая и разрушающая. Услышала! Джит приложил ухо к смежной двери, отделявшей его комнату от спальни Принца. Крепкие шлепки и мужские стоны… Харами! Да Абдулла, похоже, мазохист! Вот так да!