Корпорация чесс. Международный детектив - Страница 16

Артур Львович был человеком довоенной закваски, и до войны он откликался на Абрама или Абрашку, как называли его родители. Фашистскую оккупацию маленький Абрашка провёл вместе с матерью в погребе сердобольной соседки, потом бедовал в лесах с еврейским партизанским отрядом, но считал себя счастливчиком, потому что в отличие от окрестных детей сумел уцелеть. Однако тёмного замкнутого пространства с тех пор не переносил.

В сознании тут же всплыла картинка из детских кошмаров, Артура Львовича пробил холодный пот, у него защемило сердце. Он нащупал пенал с нитроглицерином в кармане пиджака и стал вслепую вытряхивать капсулу. Руки ходили ходуном, и капсулы посыпались на металлический пол с холодным сухим треском. Но все-таки одна капсула попала в сложенную ковшиком ладонь, Сосницкий потянулся к ней ртом, перехватил губами, разгрыз для быстрого результата, прислонился к стене и осторожно, но облегчённо вздохнул отпущенной из когтей иррационального страха грудью.

К началу игрового дня его должны были хватиться. Но пока, похоже, не хватились. Может быть, и хватились, но не нашли. Его очень беспокоило вчерашнее звуковое открытие. Он носом чуял приближение скандала и хотел по возможности отмазаться. Поэтому ему срочно нужно было пообщаться с Сапсаном– подстраховаться и срулить от ответственности.

Папа Артура Львовича, Лейб Срулевич из Ровно, утверждал, что шахматы – самое непыльное, доступное и безопасное занятие для еврейского мальчика. «Упражняй мозги, Абраша, раз уж нет у тебя музыкального дара, – вдалбливал сыну уцелевший благодаря своевременному доносу и этапированный ещё до войны в Сибирь папа. «Упражняй мозги, раз уж медведь потоптался по твоим ушам. Надеюсь, он до мозгов не достал». «Папа, это вы меня уже до мозгов достали». «А ты слушай сюда, поц, тебе такой исключительный подарок от жизни достался – целый и почти невредимый папа. Папа плохому не научит. Папа тебе из жизни говорит. Шахматы – надёжный кусок хлеба. Даже в лагерях. Потому что ходить в шахматы можно сидя. А научиться починять примусы, как твой дедушка Хаим, ты всегда успеешь – дело нехитрое».

После войны для конспирации папа перекрестил себя во Льва Сосницкого, а Абрама в Артура и, воспользовавшись родственными связями, обосновался в одесской коммуналке. При первой же возможности Артур был записан в шахматную секцию при Дворце пионеров, бывшем Воронцовском. В гроссмейстеры Артур не выбился, зато прорвался в судьи международной категории. И считал себя везунчиком: в то время как сограждане в советскую эпоху смотрели на заграницу через экраны телевизоров, он сумел посмотреть кое-какие лакомые кусочки мира живым глазом. И ещё кое-какие вещички привозил для близких родственников. Дальним перепадали фирменные шариковые ручки и жевательная резинка.

Артур был безмерно благодарен папе за выбор жизненного пути. Он даже не рвался на историческую родину, считая, что его и мумэ Рейзл – тётка Россия – неплохо кормит. Сам папа отъехал с первой же волной, как пострадавший узник режима. И вскоре радостно упокоился в каменистой и сухой земле исторической родины: его надорванное эпохальными катаклизмами сердце плохо переносило жгучий климат Синайского полуострова. Дети Артура Львовича тоже стартовали в направлении земли праотцев, но довольно быстро перебрались в более прохладную и менее населённую евреями Канаду. Артур же продолжал стойко переносить российские превратности, твёрдо опираясь на шахматную доску.

Когда начались междоусобные распри, и Любоженов с Рыбиным стали тянуть друг у друга из рук шахматное одеяло, а шлимазл Гарштейн метался от одного края к другому, Сосницкий сначала почувствовал себя неуютно, но потом освоился в роли Фигаро и стал кормиться с двух пар рук. Так даже вкуснее получалось. И прибыльнее.

«Я королей не сужу, я сужу игру, и прошу отметить – только шахматную», – заявлял он журналистам, пытавшимся обвинить его в беспринципности. «Мой покойный папа– старый зэк– всегда повторял: «Пусть хоть тухис – был бы нахес» или политкорректно переводя на литературный русский: «Под лежачую ж…пу прибыль не течёт».

Он старался держаться равно приближённо к Любоженову и Рыбину и максимально удалённо от этого гоя Гарштейна, которого в последнее время заносило в оппозицию правящему режиму. Оно, конечно, понятно – остался чемпион без прикорма, завыл страшным воем. Непонятно только, на что рассчитывает. В шахматах он, конечно, гройсе хухэм, а в политике – еле-еле поц. Не иначе как головой двинулся. Брал бы пример с Любоженова – этот совсем не рефлексирует, отпускает легко, соглашается без сопротивления. Предлагают возглавить республику– нет вопросов. Просят уйти от управления республикой– да пожалуйста. Надо партию основать – оснуёт. Надо партию закрыть – закроет, будьте уверены. Скажете – беспринципность? Нет, это буддийский принцип сердечной невовлечённости. Сосницкий изучал. И даже пробовал применить. Но не вышло. Потому что не может еврей не вовлекаться, не пропускать все через сердце. Если еврей не будет вовлекаться, кто же тогда будет делать мировую историю? Бессердечные жители Серединной империи? Допустим. А культуру кто будет хранить – спрашивается вопрос? Тоже они? Я вас умоляю! Они же ничего не берегут, кроме денег, не могут, у них в сознании заложено – нет ничего лучше новодела. Это иудеи до сих пор ищут Ковчег Завета – старый деревянный ящик с истлевшим пергаментом. Ещё и христиан на это дело подсадили. А китаец будет искать гнилой сундук? Нет, он сделает десять новых по уцелевшим чертежам. И будет искренне считать новый сундук исторической ценностью. Ведь он точно такой же, только лучше! И никаких сомнений, никаких сердечных метаний. Отсюда и долгожительство вопреки плохому питанию и подорванной экологии. Да, евреи тоже, случается, доживают до глубокой старости. Но через что? Через врачебное искусство своих соплеменников. Среди евреев больше докторов, чем среди французов – виноделов. Конкуренция подстёгивает: что не вылечат, то заменят. Только фицкай деньгами. А вот сохраняли бы сыны Израиля спокойствие – врачи бы разорились. Но не судьба врачам разориться. Потому что куда бы камень ни падал, а еврея заденет. Вот он, Сосницкий, на шахматных коллизиях сердце надсадить умудрился. Переживал из-за каждого-всякого: из-за полного хурбана шахматной школы, из-за договорных матчей, из-за постоянной чехарды с правилами, из-за регулярных срывов когда-то чётких графиков, из-за ручного управления Сапсаном всем этим шахматным кипишем. Казалось бы: чего грудную клетку напрягать? Ведь это – всего лишь игра. А всё равно переживал.